Кэти Руттенберг: Сумерки в саду надежды

Внутренний двор галереи Чайнатаун ​​Lyles & King представляет собой паноптикум из кирпича и бетона окон квартир, возвышающихся над пятью этажами. Кондиционеры выбрасывают в воздух удушающие выхлопы, борясь с июльским периодом, когда были установлены глобальные рекорды жары. Но жужжание машин прерывается журчанием прохладной воды, льющейся из струйной ветки перед лицом антропоморфного дерева. Это центральная часть фонтанной инсталляции Кэти Руттенберг, которая превращает эту прославленную воздушную шахту в райский сад. Вода падает с дерева на грудь обнаженной фигуры в натуральную величину, лежащей в луже внизу. Она окружена необычной группой животных — волка, гремучей змеи, скунса, саламандры — что наводит на мысль об идеализированной гармонии человеческой и нечеловеческой жизни. Нежность керамических фигурок ручной работы усиливает ощущение фантазии; животные могли быть сделаны из глазури, смоляные цветы — из сахарного стекла. В другом контексте поза женщины напоминала бы утонувшую Офелию, но в отвлекающую жару этого дня можно позавидовать ее погружению в минуту личного блаженства. Жители квартир выше также могут с тоской смотреть на ее обнесенное стеной святилище.

Фонтан в самом сердце рая существует уже по меньшей мере три тысячи лет. Из всех нововведений Первой Персидской империи самым чудесным был канат, или подземный акведук, который соединял горные водоразделы с засушливыми высокогорьями Ирана и Ирака. Эта технология позволила расширить сельское хозяйство – и, таким образом, рост цивилизации – за пределы плодородных речных долин, где она родилась. Там, где каналаты выходили на поверхность из вырытых вручную туннелей длиной в несколько миль, были построены впечатляющие сады, обнесенные стеной. Эти сады воплощали жизненно важные экологические знания: жизнь в пустыне — это чудо; вода – бесценное сокровище; за этими стенами земля враждебна человечеству. Сам термин «рай» происходит от древнего персидского слова, обозначающего обнесенный стеной сад, и именно из таких исторических оград, вероятно, возникла концепция Эдема.

На спинке заколдованного дерева Руттенберга рельефно изображены Адам и Ева. Они изображены по мотивам культовой гравюры Дюрера в тот момент, когда Ева предлагает Адаму плоды с Древа познания. Но в отличие от скульптурной серьезности и навязчивой детализации шедевра, фигуры Руттенберга выполнены с игрушечным очарованием — их можно назвать дешевыми имитациями. Они подходят к нахальному дереву, на котором они «высечены», которое своим носом-ветвью, зубастой пастью и остроконечными туфлями выглядит так, словно в него может вселиться дух садового гнома. Одна из художественных способностей китча заключается в передаче степени скептицизма, и Руттенберг почти наверняка не разделяет веру Дюрера в миф о рае. Как и всем историям творения, ей нельзя ни доверять полностью, ни отвергать ее как кодекс смысла.

Концепция рая выглядит иначе в свете экологического сознания, поскольку земля увядает в результате тысячелетних проектов цивилизации по созданию более совершенной среды обитания человека. Намёк на эту потерю содержится в названии инсталляции Руттенберга «Сумерки в саду надежды». Он придает концептуальную основу драгоценному стилю скульптуры, приближая произведение к высшему царству китча, где полюса иронии и искренности наэлектризованы. Надежда сама по себе стала ярким идеалом. Но нам нужен наш идеализм.

Рай – это парадокс. Изгнание Евы из Эдема было наказанием, но также и освобождением. Только для произведения искусства, заключенного во вневременье, невинность в саду может длиться вечно. В нашем мире, как и в древних персидских водных садах, рай — это то, что мы придумываем. И оно всегда ограничено, ограничено стенами или точками времени. Мы должны искать и узнавать изысканные мгновения, временно заново открывая наш гармоничный резонанс с землей: Рай сейчас. Рай здесь. Это момент примирения, в котором лежит женщина в фонтане Руттенберга. Находя убежище между цинизмом и тоской, она предается экстазу.